Охота за потолками и на Эрьзю

24.03.2009

Автор: Евгений Девиков

Хватает среди нас рыбаков и охотников. Я тоже был когда-то охотником, но не в том ужасающем смысле, когда всё решали картечь и разрывной жакан, а в высоком значении поиска благородных целей. Я был охотником за потолками. Если Вы охотник, то и рассказы у вас охотничьи, как на том живописном холсте В.Г.Перова, где один врёт, а слушителей берёт оторопь. Я небылиц рассказывать сегодня не стану, но замечу, что одна моя "потолочная охота" свела меня нос к носу со знаменитым "Ванькой-голым", а точней — с его создателем Степаном Эрьзёй. Охотничий жанр не терпит спешки, и сама охота требует выдержки.

В старых екатеринбургских домах немало было диковинок и наиболее значительные из них – художественные потолки: лепные (алебастровые и гипсовые), расписные и деревянные с резным орнаментом. Охота на них велась с двух сторон неравными силами. С одной стороны подкрадывались к культурному достоянию вооруженные строительной техникой алчные нувориши и обличённые властью партбоссы из отвязавшихся, а с другой — стремились помешать хищениям безоружные активисты Общества охраны памятников культуры и архитектуры. Я вовлечён был в "псовую погоню" на стороне добровольцев-общественников с условным статусом консультанта по народному зодчеству и декоративной резьбе по дереву. Воодушевлённый высоким общественным доверием, я рыскал по улицам старой городской застройки, пользуясь подсказками друзей-краеведов. У меня, в отличие от завзятых охотников, на плече висел не "Зауэр" или "Бердан", а вполне сносный по тем временам "феликс эдмундович дзержинский-третий" — наградной фотоаппарат ФЭД-3.

Однажды утром мне позвонил сотрудник Инспекции охраны памятников культуры Виктор Дунаев, бывший тогда студентом-заочником факультета искусствоведения. Он сообщил две потрясающих новости. Одна была печальной: ночью кто-то похитил скульптурный старинный потолок и всю изразцовую облицовку печей в доме, дожидавшемся реставрации. Милиция отказывалась возбудить уголовное дело, а значит, и отказывала в розыске похищенного, сочтя ограбленное здание безхозяйным. И если теперь самим не повезёт отыскать потолок и майолику на даче опять у какого-нибудь партбосса, то памятнику хана.
Другая весть была радостной: в ремонтируемом тереме бывшего купца Агафурова (ул Сакко и Ванцетти, 24) в верхних залах рабочие, соскребая с потолка наклеенные слоями газеты, раскрыли закопчёные, но изумительной красоты художественные росписи. Меня эта новость касаласъ напрямую, ибо недавним решением районного совета депутатов трудящихся я как раз был приставлен контролировать выполнение ремонтных работ на этом объекте. Мы встретились с Дунаевым в бывших хоромах купца Агафурова . Ждали аса из реставрационно-художественных мастерских, которого тоже вызвал сюда Дунаев. Время текло неспешно, и чтобы его скоротать, я подбросил заочнику мысль о том, что обнаружение клада в агафуровских домах бывало и прежде. А ведь так оно и было на самом деле. Первый клад здесь оприходовали в эпоху хрущёвской оттепели. Из-за границы в Россию приехала дочь купца навестить родные места и обратилась к властям с предложением разрешить ей поискать в родном доме и на усадьбе фамильные реликвии, которые, согласно семейному преданию, схоронены здесь в смутное время. В компетентных органах отнеслись к такой просьбе скептически, ибо ещё на заре советской власти сотрудники ЧК, а поздней и ГПУ в поисках ценностей простучали каждый дециметр стен в доме, обыскали кладку печей и дымоходов, перекопали территорию усадьбы, но ничего не нашли. Может быть, поэтому гостья довольно легко получила согласие и её заверили, что 20% стоимости найденного клада, согласно гражданскому кодексу, она сможет получить как нашедшая ценности и передавшая государству. На усадьбе приезжая осмотрела высокий рубленый дом, походила по двум его пустынным дворам, которые некогда составляли единый ухоженный сад, и подошла, наконец, к старым въездным воротам. Говорят, что здесь она взяла у рабочего лопату, и прокопав ложбинку между верями, на которые навешены створы ворот, попросила помочь ей снять слой земли потолще. Вскоре лопаты звякнули о ржавый железный брус. Убрав его, рабочие отворили вход в камеру, откуда приглашённый инспектор Государственного банка извлек то несметное, что пролежало много десятилетий почти под открытым небом.

Дом купца Агафурова

Пока мы обсуждали события давно минувших лет, приехал ас-реставратор. Оказалось, что потолочная лепнина по периметру купеческих комнат была вся из папье-маше, и восстановить её, по мнению специалиста, не составит большого труда, а с живописью придётся повозиться. Вскрытые расписные потолки осложняли задачу реставраторов и ремонтников. До сдачи объекта оставалось не больше трёх месяцев. Времени маловато.
Подошёл главный распорядитель работ — лицо, уполномоченное высшей городской властью. Держался вальяжно, говорил внушительно.

-Я внёс предложение сделать вид, что ничего не случилось, — сказал он ,- через полгода в дом, возможно, въедут музейщики. Сейчас только защитим росписи плотной бумагой и забелим. Объект сдадим в срок, а когда музей объявит, что готов заняться потолками, вскроем находку, утвердим смету, придут реставраторы и восстановим россписи. Решение принято наверху — всё под контролем.

После монолога главный уехал, а мы продолжили рассматривать уникальные потолки. Я прицеливался видоискателем. Залы были полны строительного мусора. Ракурс для съёмки вытанцовывался с натяжкой: приходилось, чуть ли не кувыркаясь, принимать нелепые позы, даже ложиться на спину, чтобы уместить в кадре захваченную объективом часть красочной потолочной живописи. Узловые и детальные съёмки шли уже легче. Ими я завершил фотосъёмку агафуровских потолков.

Наконец, кто-то, догадался раздобыть одёжную щётку, и Дунаев с реставратором очистили меня от строительной пыли. Пришёл мужик с рулоном плотной бумаги и, матерясь, объяснил, что клей у него только двух видов — синтетический и резиновый, но ни тот, ни другой, в резину их мать, потолок не возьмут, проще забелить всю "ету трихомуть" обычным мелом и забыть.

Искусствовед Дунаев остался уговаривать мужика не вредить делу, а я поспешил в фотолабораторию. Надо было ковать, пока горячо. Однако, к утру наша "поковка" остыла. Потолки забелили, а непочатый рулон бумаги стоял, сиротливо прикрытый мешковиной. Когда я поднялся на этаж, коллеги бродили по залам с задранными к потолку головами и разводили руками: "Чисто забелено! И оперативно: не придирёшься".
-Что будем делать?- Спросил я.
-Заставим смыть,- не очень уверенно сказал Дунаев.
-Команда сверху, — рассудительно говорил реставратор,- хоть зачирикайся! Зато посмотрели, какой раритет спрятан за побелочным слоем. Теперь задача сохранить наш козырь — слайды и негативы.

Может быть, тогда я всерьёз пристрастился к охоте за потолками. Где-то в полной безвестности находился лепной потолок вместе с художественной майоликой старинных печей, похищенный прошлой ночью. Загадка "печальной новости" привела меня в клуб коллекционеров в надежде отыскать следы похищенных печных изразцов. Там меня свели с коллекционером Юрием Андреевичем, а он познакомил с его коллекцией, когда она состояла из пятисот именных фирменных кирпичей, произведенных кирпичными заводами дореволюционной России XVIII-XIX столетий. По архивным топографическим планам он разыскал и составил дислокацию старых керамических и фарфоровых фабрик, объехал эти места, ища отвалы и ямы, в которые сбрасывали бракованную и некондиционную продукцию. Коллекционер показывал мне найденные в отвалах образцы прелестной художественной посуды. Затем он выслушал и меня, сказав, что найти похищенную майолику не так уж трудно, но надо иметь экземпляры подлинных образцов того же цветового тона и рисунка. А у Инспекции образцов не было.

- Плохо! — Сказал Юрий Андреевич,- Надо всегда знать, что охраняешь, а если не знаешь, то не докажешь, а только наживёшь неприятности.

Нашлись в городе коллекционеры-керамисты, лазавшие не раз по особняку в надежде отыскать что-нибудь интересное, видевшие и потолок, и печи и утверждавшие, что в городе это был последний "дикий" интерьер начала XIX столетия. Они же поздней подсказали , где всплыл этот интерьер и на чьей загородной даче смонтирован. Однако, сбылись слова Юрия Андреевича. Новый хозяин потолка и майоликовых печей был недосягаем. Его адвокат пресекал претензии к его клиенту единственной репликой: "Массовая продукция идентифицирована быть не может из-за отсутствия индивидуально-определенных особенностей рассматриваемой совокупности предметов интерьера". Он был прав.
Выяснилось, что не существовало точного учета разрозненных и мелких объектов, как отдельные резные, лепные, расписные потолки, художественные двери, крылечки, калитки и кованые ворота, а потому всё это загадочным образом и безнаказанно перетекало от владельцев к сомнительным лицам. Например, принадлежавшие пока незарегистрированному памятнику архитектуры металлические ворота с виртуозно выкованными розетами и богатым навершием в одну из ночей вдруг исчезли и обнаружились, навешенными на столбы у въезда в районный отдел милиции. В другой раз кованое крылечко со сложными витыми элементами декора, стоявшее более века у входа в кирпичное здание, объявленное памятником архитектуры, тайком переехало в соседний микрорайон заодно с широкой гранитной плитой и ступенями к другому кирпичному дому, вывеска на котором свидетельствовала о его принадлежности солидной интендантской службе.

Мелкий чиновник и некрупный начальник не возьмут на себя смелость самовольно провернуть опасную операцию, связанную с кражей государственной собственности — художественно-архитектурного комплекса, объявленного памятником архитектуры. Дерзкий демонтаж и смелая перевозка требовали согласования в ответственных кругах и в недосягаемых кабинетах. Охота продолжалась.

Теперь я не упускал из виду и крылечки, резные двери, наличники. Оказалось, что в городе есть ещё самобытная старина. Однажды вечером, проходя по бывшей Химической улице (после переименования — улица М. Горького), я заметил в освещённом окне второго этажа деревянные тонко профилированные тяги и выпуклые розеты потолочного декора. До революции дом принадлежал мукомолу. После гражданской войны здесь размещалось советское учреждение, а затем здание передали жилищной конторе. Дом заселили обитателями коммунальных квартир. Скоро новые жильцы в перенаселённых комнатах испытали трудности противостояния усатым и кровососущим насекомым, повели войну с ними керосином и ядовитыми порошками, а рационально мыслившие сторонники социалистического общежития предложили освободиться от мещанских потолков посредством выдерги и топора. Борьба со старым бытом закончилась выравниванием поверхностей потолков и санитарной побелкой стен. От былой роскоши интерьера не осталось следа. Поэтому меня удивил и привлёк мелькнувший за занавеской фрагмент былого убранства в доме мукомола Семёнова.

Эта квартира принадлежала архитектору Георгию Валенкову — единственному квартиросъёмщику, отказавшемуся уничтожить резной потолок. Профессия не позволила! Он уважал работу прежних мастеров, и сам принадлежал гильдии созидателей. В довоенном городе им спроектированы и построены десятки зданий, в том числе четырехэтажный Дом обороны, на плоской крыше вестибюля которого стоял на расчалках настоящий аэроплан. В 1926 году по проекту Валенкова построено респектабельное здание Делового клуба, где потом собирала слушателей филармония. Для фасада этого здания Георгий Павлович создал собственными руками весь лепной и скульптурный декор. Тамара Александровна Валенкова – вдова Георгия Павловича – рассказала, что его мастерская находилась на улице 9 января, 19 и занимала верхний этаж старинного особняка, где муж занимался скульптурой. Он утверждал, что этому искусству его обучил Степан Дмитриевич Нефёдов — известный резчик по дереву и скульптор Эрьзя.

Скульптор Эрьзя

Под деревянным резным потолком в комнате вдовы Валенкова я увидел на стене портрет незнакомого человека. Поинтересовался, кто изображён. Вдова отвечала, что это учитель мужа — тот самый Эрьзя. На гипсовой пластине рельефно выступал строгий профиль: скуластое лицо с крутым свободным от завитков лбом, развитыми надбровными дугами и крупным нервным носом. Под аккуратным покровом бороды и усов угадывались волевые, упрямо сомкнутые губы. Таким его видел и запомнил архитектор Валёнков, а мне поначалу подумалось, что интерпретация Валенковым образа Степана Нефёдова не вполне соответствовала известной по книгам характеристике его внешности. Врач Г.Сутеев вспоминал о нём: "Невзрачный с русой бородкой, похожий скорее на странника или старообрядческого начётчика". Киевский журналист Е. Адамов вторил Сутееву: "Нечто среднее между монашком и эмигрантом". Иначе воспринимали Эрьзю скульптор И.Ефимов и итальянский искусствовед Уго Неббиа. Первый отмечал в нем "сверхчеловеческую по силе энергию Микеланджело", а второй писал, что увидел в Эрьзе "не просто искателя линий и форм, а думающего и страдающего человека". Это значительно ближе к образу, созданному Валенковым.

Наверное, половина рулона заряженной в фотоаппарат плёнки я истратил на потолок и его декоративные детали. Не отпускал меня и Эрьзя, которого вдова архитектора назвала "отцом Ваньки голого". Я и до этого слышал, кто автор Памятника освобождённому труду в Екатеринбурге (1920-1926), и что в народе так и называли этот памятник, но мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь в своём городе в простой бытовой обстановке я повстречаюсь с изображением великого скульптора…

Тамара Александровна рассказала, что Георгий Павлович лепил этот портрет вначале по памяти сразу после отъезда Эрьзи на юг. Прощаясь, скульптор сказал им, что мечтает изваять на Кавказе невиданное скульптурное произведение из цельного массива горы. Вскоре от Эрьзи пришло письмо с вложенной фотографией. По ней Валенков уточнил черты лица, добился портретного сходства и чуть изменил композицию. На рельефе, по утверждению вдовы, Эрьзя выглядит таким, каким был в те годы. В правом верхнем углу гипсовой плакетки проставлен личный знак автора: в тонкой трапециевидной рамке — монограмма Валенкова и год окончания им работы — 1922.

-Когда я узнала, что в Саранске открыт музей Эрьзи, я выслала туда его фотографию, по которой муж вылепил и отлил в гипсе этот рельеф,- сказала, провожая меня, вдова.
Обыватель готов опошлить любую художественную или общественно-политическую идею. Поэтому монументальное детище скульптора "Памятник освобождённому труду", установленный на центральной площади Екатеринбурга в 1920 году, обыватели прозвали презрительной кличкой и снесли в 1926 году.

Памятник изваян по заказу Городского совета из шестиметровой глыбы мрамора, привезённой скульптором из села Мраморского под Екатеринбургом, где Эрьзя уже успел над ним потрудиться, выполнив часть государственного заказа. Завершал он работу в Екатеринбурге c участием каменотёса П.Беленькова, приспособив литейку художественного училища под скульптурную мастерскую.

Монументальный шедевр мастера с присвоенной ему горожанами насмешливой кличкой, был установлен на высоком ступенчатом пьедестале — на том самом, с которого лишь три года назад увезли в переплавку бронзового царя Александра Второго. Каменный символ свободы стоял на царском пьедестале полную социалистическую пятилетку. В те годы власть вершила всё ночами, и однажды ночью царское место опять опустело.
Из детских своих воспоминаний я знаю, что в 1938 или 1939 году шестиметровый мраморный великан лежал вверх лицом под полусгнившей листвой у забора близ входа в музей революции (на улице Воеводина), украшенного двумя чугунными пушками, отлитыми ещё на заводах Татищева. Нас, мальчишек той поры, видевших своими глазами цирковых борцов – самого Ивана Поддубного, Яна Цыгана и дядю Ваню Лебедева (у него я тренировался в «Локомотиве») , лежавшая под забором каменная фигура поражала не столько размерами, сколько мужественной красотой спортивного тела, производившего впечатление непобедимости. Потом мраморного колосса куда-то увезли и след его затерялся.

В 1980-х годах местный житель Ю. Сутыркин рассказал, что как-то летом при обмелении городского пруда он якобы видел эту статую подле обрывистого берега под спуском к реке с улицы Антона Валека. Казалось, появился шанс вернуть культуре давнюю утрату.
С помощью подводников-аквалангистов Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту мне довелось организовать трёхдневную поисковую экспедицию и исследовать акваторию, указанную очевидцем. Водолазы под слоем ила на дне нашли много интересного: медный самовар, ствол с кожухом от пулемёта "Максим", ветвистые оленьи рога, затонувший остов дощатой лодки, — и только мраморного шедевра под водой не было.

Тут уж ничего не попишешь — не всякая охота, тем более подводная и в мутной воде, заканчивается успешно. Впрочем, старый скульптор признался, что Памятник освобождённому труду никто в пруду не топил, а ложный слух, или "деза" пущен властями, когда мраморного колосса увезли в художественные мастерские на измельчение в мраморную крошку, чтобы качественно латать скульптурные бюсты политических деятелей.

Охота за потолками и на Эрьзю